Мечеть Парижской Богоматери - Страница 67

– До чего? – резко прозвучал голос отца Лотара. – Вы ляжете безо всякого смысла, друзья.

– Вы против мятежа, Ваше Преподобие? Неужели Вы хотите, чтобы мы оставили тех, кто в гетто, погибать бараньей, бессмысленной смертью?! Вы, христиане, можете принять смерть ради вашей веры, но надо ли забывать о том, что в гетто слишком мало христиан? – Даже в тусклом свете было видно, как побледнело в гневе лицо Ларошжаклена. – Мы, макисары, можем хоть сейчас уйти из Парижа! Но нехристианам, простым французам из гетто, их матерям, женам, детям, им-то ради чего умирать?

– Я не предлагаю бросать их на произвол сарацин, – резко бросил отец Лотар. – У меня сейчас возник другой план. Он лучше этого, поверьте.

– Какой же?

– Уходите немедленно, Вы ведь только что сказали, что это возможно. Уведите отсюда этих мальчиков и девочек, которые так и тянутся к оружию, в провинцию, к границам, чем дальше, тем лучше… А гетто оставьте нам. Нам, христианам. Я помню, я сам говорил совсем недавно, что эвакуировать людей из гетто сложно потому, что человеку свойственно не верить в катастрофу. Но если мы пойдем по домам раньше убийц, Господь даст нам силу убеждения, Его всесильную, а не слабую нашу. Оставьте нам только эвакуаторов.

Эжену-Оливье показалось, будто кто-то расцветил людские лица в два разных цвета, словно линзы фонариков. Те, в которых ярко проступило «да», были несомненно лицами катакомбников, те, в которых зажглось несомненное «нет», принадлежали солдатам Сопротивления.

– Поглядите по сторонам, Ваше Преподобие, – Ларошжаклен, похоже, видел то же самое. – Ваш план был бы хорош… не будь мы также парижанами.

Отец Лотар в самом деле медленно оглядел окружающие лица. Лицо его на глазах темнело.

– В каком-то смысле Его Преподобие прав, – София, так долго молчавшая, вспрыгнула на верхний ящик рядом с Ларошжакленом. – Наш план нехорош.

– Вообще-то это Ваш план, Софи! – Бриссевиль закашлялся – его недоумение было сильнее дыхания. – Разве не Вы его разрабатывали?!

– Я. Но теперь я вижу в нем недостатки.

– И Вы предлагаете его отыграть?

– Зачем? – София беспечно встряхнула тяжелыми волосами, словно не понимая, что взгляды двух с половиной сотен человек прикованы к ней в безумном напряжении. – Я предлагаю его исправить. В исправленном виде он будет значительно лучше, чем план отца Лотара.

– То есть? Объяснитесь, Софи, теперь не время играть в загадки, да на Вас это и не похоже.

– Для того чтобы деморализовать их по-настоящему, одного только восстания мало, – теперь звонкий, с хрипотцой курильщика голос Софии легко заполнил пространство. – Нужна, пусть небольшая, но решительная победа креста над полумесяцем. Ваше Преподобие, как Вы посмотрите на то, чтобы отслужить в соборе Нотр-Дам какую-нибудь мессу?

– Какую-нибудь, это хорошо сказано, Софи, – теплая насмешка в голосе отца Лотара диссонировала с его мгновенно осунувшимся лицом. – Но Вы не понимаете, что это невозможно.

– Возможно.

– Чтобы служить мессу, надо переосвятить храм. Я уже понял, что успею это сделать. Но ведь восстание не будет долгим. А дальше что, Софи? Обречь храм на еще одно поругание? Да можно ли на такое идти, зная, что оно неизбежно?

– Мой дорогой отец Лотар, оно не неизбежно. А вот теперь попробуйте понять то, что я скажу, как следует, все! Мы можем рассчитать наверное, сколько продержим Ситэ. Мы можем решить заранее, сколько народу сможем положить и когда отступим. Но только когда бы мы ни отступили, отступить придется. А значит, они посмеют считать, что подавили мятеж.

– Софи, стоит ли толочь воду в ступе, – нетерпеливо вмешался Ларошжаклен. – Вы же сами говорили, помните? «Мятеж не может кончиться удачей, когда он победит, его зовут иначе». И мы сразу поставили на то, что мятеж все равно будет шоком для них. Большего-то мы все одно сделать не сумеем. И при чем тут крест с мессой, при всем уважении к нашим катакомбникам.

– Спокойствие, Анри. Я просто наконец знаю, что у меня долго бродило в голове, да никак подняться не могло. Дрожжи, я так полагаю, уже не те, лет десять назад я бы сообразила сразу. Мятеж может быть удачен, если задача поставлена так: не продержаться сколько-то, но продержаться до чего-то. До чего-то необратимого. А там уже можно и отступать. Если Ситэ – сердце Парижа, то Нотр-Дам – сердце Ситэ. Вот под Нотр-Дам и надо заточить весь план мятежа, весь план обороны. Так как, Ваше Преподобие, Вы согласны на мессу, после которой у сарацин при всем желании не получится осквернить храм вновь?

– Вы абсолютно сумасшедшая, – отец Лотар поднялся. – Ничего более немыслимого не может родиться в человеческом разуме. Но безумие, вероятно, заразная вещь. Я согласен, хотя есть некоторые условия.

– Ну вот, Софи, теперь-то ты поняла?! – Валери, выскользнувшая из сумрака на освещенную пядь грязного бетона, вдруг обеими руками обняла Софию, крепко сжала, как обыкновенно делают это дети в порыве благодарности за новую игрушку. Эжен-Оливье с Жанной переглянулись, озадаченные и чуть напуганные. Проблеск догадки мелькнул в лице де Лескюра. Изящная негритяночка Мишель скользила ладонью по шее, разыскивая крест – вслепую, потому что глаза ее не отрывались от Валери.

– Да вспомните, как прежние макисары воевали с бошами, – слова Софии падали в гулкое пространство и летели, словно камешки, пущенные над черной водой. Круги расходились от них в темноте, захватывая слушателей. – Вы же крестьяне от природы, французы. Если нельзя, вправду нельзя отнять свою землю у врага, лучше засыпать ее солью. Если враг захватил твой овин, лучше сжечь его. Быть может, довольно захватчику хозяйничать над вашим добром?!